Скандальное разоблачение.

Лидер нового политического движения « Мужественные патриоты», Иван Хламидов, лично канонизировавший  Григория Распутина, с первого дня нашего знакомства не оставил о себе впечатления, как о человеке суетном, светском,  без конца купающемся в лучах софитов и восторженных аплодисментов. Хотя, конечно, мудрено, при такой известности и политической активности сохранить небывалую скромность и чистоту души и помыслов. Мы долго добирались до Ивана Калистратовича. Колеса нашего служебного джипа три часа по бездорожью преодолевали вязкие ландшафты нашей могучей Родины.  Застали мы Ивана Калистратовича  Хламидова  в своей скромной, по-крестьянски  добротно срубленной даче – избе, находящейся в диаметрально противоположном конце от Рублевки --- в Сибири. Иван сидел на свежесколоченном  табурете, сурово, по-мужски, попыхивая цигаркой, и наматывая  на ногу портянку.

 --- Неиначе как на медведя собрался. --- Шепотом предположили мы и  с  пониманием  глянули  на  висевшее, на стене ружье. Свежий, ядреный запах пота, исходящий от портянки трудового человека, буквально пропитал всю избу, и на душе стало как-то теплее и светлее от того, что есть еще на Руси Святой, такие вот, простые мужики, на коих и держится наша матушка – Россия. Висевшая в Красном углу огромная икона Григория Распутина, как – будто услышала, невзначай, наши мысли и подмигнула, как нам показалось, вполне поощрительно. Потрясенные этим внезапным знамением мы полностью и решительно уверовали, что, да, на таких вот как он и держится Россия. Этой мыслью мы тотчас же поделились с Иваном, разместившись за свежесколоченным столом, терпко пахнущем столяркой и с весело гудящим на нем самоваром.

  - Да, это так! На нас, вишь, и держится. Только вот не Россия, а, - Росея, -справедливо поправил нас Иван и бережно разломил на равные части печатный пряник, по – хозяйски, гостеприимно, потчуя нас простым, русским лакомством.

 Такого ответа мы, признаться, и ожидали. И с какой – то тихою, благодатной усладой на сердце  принялись наблюдать как Иван, шумно отхлебывая чай, и аппетитно прикусывая пряник, принялся неспешно рассуждать о судьбах Росеи.

 На наш вопрос: как ему видится будущее Росеи, Иван ответил как отрубил

 - Херово!

 В это мгновение дверь отворилась и белым лебедем в дом вплыла дородная, стройная русская красавица, восемнадцатилетняя жена Ивана. По старинному, русскому обычаю потупив долу взор, она отвесила нам поясной поклон и стыдливо просеменила в другой конец избы, к своей прялке.

  - Арина Родионовна, - так представил свою супругу Иван Калистратович.

  - Вообще - то, меня Светой зовут, но они захотели чтобы я по иному звалась, смиренно указывая на мужа, тихо пояснила Арина Родионовна и густо зарделась.

 Глядя на эту умилительную картину первобытного крестьянского счастья, мы совсем восхитились и поинтересовались у Ивана, отчего же, имея такую красавицу жену, он так пессимистично прозревает будущее Росеи.

  - Избаловались собаки! - Сурово ответствовал Иван. - Блудят, работу работать не хотят, телевизоры блудовищные блядями забиты. Плуг в руках не держали, а пожрать горазды. Не сеют, не пашут, о только хером машут! Нет на них святого Григория Распутина, Чудотворца! Он бы им, сучарам, показал Кузькину  мать!

 Иван истово перекрестился, и с беззаветной преданностью взглянул на икону. Изображение на иконе откровенно улыбнулось, так, что даже показались, по всей вероятности, изъеденные табаком, зубы святого. Объятые трепетом перекрестились и мы.

  Безыскусная, деревенская брань, которой Иван Хламидов, щедро пересыпал свою речь, не показалась нам грубостью. Напротив, мы все больше укреплялись в вере, что именно на таких вот, Расея и держится. Полностью отдавшись обаянию его личности, мы задали следующий вопрос.

   - Скажите, Иван, если  ваше движение « Мужественные патриоты» окрепнет и под хоругвями святого Григория Распутина выльется в мощный патриотический народный потоп, который, все сметая на своем пути придет к власти, вы будете баллотироваться в президенты?

  - В цари! - трезво парировал Иван, грубой ладонью бережно, по старинной русской традиции сгребая со стола крошки и засыпая их в рот.

  - Скажите, какие институты возобновили бы вы при монархическом правлении, в первую очередь в правовой области?

  - Казнь на лобном месте через отсечение башки, четвертование, а также, повешение и посажение на кол, причем стихийное и повсеместное. 

  - Не слишком ли жестоко? - Засомневались мы в таком радикализме Ивана. Но Хламидов был непреклонен. Тем неменее, мы попросили пояснить: к кому именно будут применены столь суровые меры воздействия.

  - К жидам! - Коротко ответствовал Иван. Сухие, красноватые желваки заходили  по его мужественному, одухотворенному лицу. Кадык заметался по пунцовой шее и не находя выхода, гневно заклокотал.

 Арина Родионовна все это время пряла пряжу и робко поглядывала на мужа.

 Самовар остыл. Настало время прощаться. Но, нам совсем не хотелось уходить из этой сусальной, переполненной сладкой патокой, крестьянской семьи. И напоследок, мы задали вопрос супруге Ивана: как живется ей, простой, деревенской девушке, с таким харизматичным, известным политиком.

  - Вот так и живу. - Словно реченька зажурчала в ответ Ариша, пряча стыдливый взгляд в узорах своего пестрого сарафана. И совсем уж тихо добавила. - Мучаюсь.

 Поймав наши недоуменные взгляды, Арина, вдруг, изменилась в лице, встала во весь рост, горделиво откинула назад свои русые косы, уверенно поправила  крепкие груди, разбросанные по  белому телу как арбузы по бахче, и,  зардевшись, словно маков цвет, твердо и безбоязненно заголосила:

  - Не видите, что - ли? Мучаюсь я с ним, с Иродом проклятым!

  - Что - о?! - Самым ужасным и душераздирающим голосом прорычал Иван.

  - Что - о?! - В такт ему вторили мы и, уже, журналистским чутьем предвкушали следующие разоблачения.

  - Да ни что! --- Девки в мои годы в клуб, на дискотеку ходят, с парнями гуляют, а я пряжу пряду, с утра до вечера холсты выбеливаю. А он, козел колченогий, как дунет в свою Москву, и пойдет хвалиться, какая у него жена Марья – искусница, да рукодельница. Ночи, мол,  напролет Домострой с карандашом читает, а утром, за самоваром, цитирует, наиболее полюбившиеся места. Брешет! Я по ночам с Гришкой путаюсь. Он ко мне в окно лазит, пока мой, там, в Москве, под хоругвями глотку дерет. А я любви хочу! А еще Диму Билана, его больше всех хочу!...

  - Вот, блядь! И она туда же! --- Совсем, было, растерялся Иван и продолжал изумленно слушать супругу, не веря уже ни своим глазам, ни своим ушам. -Ты что ж, Аришка, совсем страх потеряла?

  - Да не Аришка я! --- Еще пуще взбеленилась супруга. --- Светка я, Бизякина. И он  никакой не Иван, и не Калистратович, а Яшка. А точнее --- Яков Самуилович Михельсон.

 Потрясенные услышанным, тем не менее, мы продолжали слушать.

  - Мамка его, тетка Любка, -- она у нас в сельсовете председателем работала, - ну, и поехала в Москву, Кремль посмотреть, к «ленинским мощам» приложиться. Там, возле Мавзолея и скрутилась с Самуилом, от которого и понесла.  Мальчонку в метрику Яковом записала. Батька его не раз к нам в деревню прикатывал с гостинцами. Но жениться, - так и не женился. Так, испаскудил бабу, и все. Правда, деньги Яшке до совершеннолетия слал. Вот, Яшка, козел, и заставил мать фамилию, да имя с отчеством сменить. Папаши, значит, своего постеснялся. А после, в Москву уехал, как он сам заявил: жидов бить. А сам же в Москве у своего папашки жил, харчи его жрал, выучился, да осел там, в его же, папашкиной квартире. В общем, уничтожение жидов он, прямо, со своего папашки и начал. Лекции ему, каждый день читал о вреде еврейской нации во всем мире. Доказывая ему что он, батька его, самый, что ни на есть первейший и вреднейший  жид. Ну, от этих лекций он, видать, так расстроился, что мигом в могилу то и сошел. А Яшка вошел во вкус и дальше попер. Организовал « Русское, народное ополчение». То есть, против  евреев ополчаться решил. А когда уже « мужественным патриотом» стал, приехал в деревню, меня окрутил, обещал в Москву увезти, а сам, Аришкой обозвал, сарафан напялил, да прялку всучил. -- Пряди, - говорит, - дура, да мужа своего почитай. Ну, я с тех пор и пряду… Вы, там, в Москве будете, всё, про всё напишите, как есть. А еще, будете уходить, в сенях поройтесь. Там у него мобильник в валенок запрятан. Ноутбук с телеком, где – то рядом, соломой прикрыты. Это он так к встрече с вами готовился. Партянку, гад, с самого утра приберег на ногу наматывать. Как завидел – то, в окно, что вы приехали, и, ну, партянку то накручивать. А она, - гад, - воняет как падла! Тьфу! - Брезгливо закончила Арина свою исповедь и опрометью метнулась в сени. Только мы ее и видели. За ней, следом, метнулся разъяренный и ополоумевший от разоблачений Иван. По инерции, и мы, было, метнулись, но передумали и вернулись в избу, чтобы, как – то, прийти в чувство от произведенного на нас впечатления. Всем нам, одновременно, вдруг, вспомнилась родословная Гитлера. И мы смутно предположили: а кем бы мог стать бесноватый фюрер, если бы, не его тесные, кровные узы, с гонимым им народом. Висевшая в Красном углу огромная икона Григория Распутина, как будто – бы услышав наш разговор, подмигнула нам, как показалось, вполне зловеще.