Идейный гомосексуалист.

Потомственный гомосексуалист в пятом поколении, Альберт Пуповина, тщательно запудривал нос, стоя перед большим зеркалом. С утра на кончике аккуратного и безупречного по своим эстетическим характеристикам носа, вскочил огненный как вулканическая лава, прыщ. Альберт нервничал. Еще бы, в последнее время юноша претерпевал просто шквал неприятностей, которые сыпались на его превосходно посаженную голову как из рога изобилия. Сначала у него околела любимая собачка. С криком: «Голубая скотина!», сосед прищемил животное дверью, сорвав гомофобское зло на робкой и малодушной болонке. Затем он пережил еще более страшную трагедию – Альберт влюбился. И все бы ничего: ведь любовь окрыляет, делает жизнь наполненной всякими положительными эмоциями, короче говоря, она, безусловно, приносит человеку счастье. Но, Альберт Пуповина чувствовал только горечь и боль. Эта, внезапно захлестнувшая все его существо силища, не принесла ему простых и желанных радостей. Ромашки отнюдь не расцветали в его ранимой душе своими наивными и глупыми соцветиями. Соловьи, еще издалека завидя его, давились собственной трелью. Васильковые глаза глядели мрачно и нелюдимо. Падшие девицы роняли слезы на его бледные ланиты. Гомосексуалисты всех возрастов и пристрастий недоумевали и озабоченно перешептывались, глядя на его поникшую голову. Даже милиционеры больше не обзывали его некрасивым словом «пидорас», и посылали ему вслед свои суровые и задумчивые взгляды. Все знали, что Алберт Пуповина влюбился. А также, все знали, что влюбился он в женщину. Дело дошло до экспрессивных выпадов общественности. Домохозяйки нетерпеливо вываливали из окон различного достоинства бюсты, чтобы на деле проверить положительную реакцию Альберта. И разочарованно втаскивали их обратно в свои просторные кухни, потому что, в мысленном поле зрения гомосексуалиста была только одна женщина – учительница биологии, вдова, Клотильда Петровна Патлай.

Горе Альберта было непоправимым. Он чувствовал себя полным ничтожеством. Юноша презирал себя за недостойное чувство. Казалось, что даже звезды перестали посылать на землю свой голубой, бриллиантовый свет и ласково разговаривать с ним бессонными, полными неги и страсти, ночами. Он изменил своим идеалам, разочаровался в жизни, горько рыдал и безутешно грыз свои золотые запонки. А тут еще, наивный и неопытный, гомосексуалист в первом поколении, по имени Арнольд, забросал его гневными письмами. Отвергнутый, он помешался и бросился с моста в Москву-реку вниз головой. Теперь он лежал в реанимации и кликал любимого по имени. Уже на операционном столе, несчастный пытался зубами перегрызть себе вены. Альберту хотелось прийти к нему в палату с букетом кровавых роз, сказать последнее «прости», и красиво, и навсегда удалиться. Новая любовь влекла его и терзала необыкновенно. Никогда, никогда не могло случиться этого в его жизни! Ведь он уже родился гомосексуалистом, поскольку, родитель его был потомственным гомосексуалистом в четвертом поколении и родительница не в ту сторону смотрела. И только однажды, когда они, вдруг, на мгновение заметили друг друга, в подъезде многоэтажки, то вскоре и родился Альберт. Конечно, Клотильда Петровна сделала страшный урон его нравственному состоянию. Альберт чувствовал себя предателем. Он предал весь свой род: отца, мать, предков, разбитую о гладь Москвы-реки любовь, и, наконец, самого себя. Эта мощная как лошадиный круп и крепкая как торс мастодонта, пятидесятилетняя женщина, однажды пригрела его на своей вдовьей груди. Как-то весенним, сизым вечером Альберта били тяжелыми ботинками какие-то, неадекватные, стриженные гомофобы. А в это время, тетя Клаша, как звали Клотильду Петровну соседи, шла мимо в магазин за развесной сметаной. Она раскидала озверевших нелюдей, взяла юношу на руки и подняла его к себе, на пятый этаж. Бережно уложив Пуповину на тахту, она напоила его телячьим бульоном, скормила пирожком с капустой и, укрыла его своим белым и теплым бюстом. После феерических интимных сцен, утомленная, но счастливая Клотильда забылась воздушным, девичьим сном. Альберту внезапно понравилось расположение вдовьего тела, он внимательно рассмотрел, затем ощупал его и раненный стрелой Купидона тоже отчалил в мир сновидений. Сегодня, раздавленный своей любовью, он собирался на свидание с нею. Мучимый тягчайшими приступами совести, в дурном настроении, с подавленной психикой, он пудрил перед зеркалом свой нос. Но прыщ от этого пламенел все больше и больше. Тогда в бешенстве он начал неистово давить его. Вулканическое содержимое гигантского прыщика сфонтанировало по всему ухоженному лицу Альберта. Гной забрызгал его васильковые очи. Опасный фурункул сделал взгляд юноши безумным, лишил его привлекательности и желания жить дальше в этом мире. Обезображенный нос не оставлял Альберту шансов на то, что Клотильда еще когда-нибудь укроет его своим бюстом. Он смотрел на собственное отражение и ужасался. Нос был покрыт каким-то кровавым набалдашником, и уже приобретал отвратительный, лиловый оттенок. Альберт пребывал как бы в катотоническом ступоре, и походил на устрашенного ночными джунглями, одинокого гомодрила. Вдруг он очнулся, захохотал демоническим смехом, высморкался в шерстяной носок, плюнул в зеркало и рванул прочь, из дому. Он бежал, в одном прыжке перескакивая трамвайные пути и лужи, ограждения зеленеющих скверов, и детские песочницы, пешеходные переходы и канализационные люки. Он летел к ней, к Клотильде! Альберт решил, во что бы то ни стало излить ей душу. И если она простит и позволит, то напоследок еще разок укрыться ее бюстом. Клотильда в неглиже и в добром расположении приняла юношу. Она снова взяла его на руки и повлекла в постель. Никакой, даже самый безобразный прыщ, не мог сбить с толку эту отважную, склонную к самому смелому половому беспределу, женщину. В этот раз она любила его так пылко, что на следующий день, при встрече с нею, соседи опускали глаза и быстро проходили мимо. Альберт же, видя, горячее чувство возлюбленной, так и не решился признаться в том, что он является убежденным гомосексуалистом в пятом поколении. Поэтому, Пуповина невыразимо страдал и с нетерпением ждал момента, во всем сознаться и тут же броситься в реку. Дома, стоя, по выражению Пушкина, перед «мерзким стеклом», он озлобленно вглядывался, в уродливую форму носа, еще раз, с чувством плюнул в зеркало и устремился к Клотильде. Она приняла его так, как, наверное, Екатерина никогда не принимала своих фаворитов, в недрах царственного алькова. Клотильда Петровна со всей вдовьей, ненасытной страстью, схватила на руки Альберта и буквально швырнула его на любовное ложе. Груди ее колыхались где-то, в районе талии, как раздутые паруса на бригантине. Бедра дрожали в томной неге, наливались спелым яблоком, и бушевали невещественным огнем желания. Багровая холка требовала поцелуев. Казалось, из всего ее огромного тела, как бы валил горячий пар. Не в силах больше молчать, Альберт запричитал и признался Клотильде, что от самого рождения считает себя идейным гомосексуалистом. Что родители и все предки его, еще до революции были гомосексуалистами, и только лишь случайно зачинались в подъездах, подвалах, в подворотнях, на чердаках, а также, что характерно, под рыночными рядами. К слову, так зачат был его прадед, на Хитровском рынке, который в свое время даже сидел за гомосексуализм. Да и сам Альберт, совершенно случайно, пару лет назад, зачал кого-то в грузовом лифте столичного роддома, но кого именно, точно не помнит. И вот, он первый нарушил вековую традицию предков – влюбился в женщину. Поэтому, им надо расстаться. Нет, он больше не может жить двойной моралью, и потому, сейчас же встанет, пойдет и бросится в Москву-реку, с того же самого моста, что и его отвергнутая любовь, безутешный Арнольд.

Юноша горячо, с чувством произносил свой монолог, заламывал руки и растирал ими синюю туш на васильковых глазах. Временами он тяжело сглатывал слюну, сморкался и зло грыз запонки. Временами отчаянно и громко выл. Прыщ угрожающе и страшно пламенел на его деформированном носу. Клотильда рыдала и била себя тапочками по щекам. Она была покорена тонкой, ранимой душой юноши. Наконец, выслушав его исповедальный рассказ, нарыдавшись вволю и обмахиваясь тапкой, она встала, и грузно покачиваясь, от нахлынувших чувств, вышла из спальни. Через минуту, женщина появилась с семейным фотоальбомом в руках. Альберт глядел на нее и бессознательно ковырял прыщ указательным пальцем. Клотильда присела на кровать, ласково, со всех сторон обволокла его своим теплым, как парное молоко, телом и раскрыла альбом. Показывая свои детские, юношеские и вполне зрелые фотографии, родниковым голосом она заметила, что, на самом деле, зовут ее вовсе не Клотильдой Петровной, а Василием Петровичем Патлай. Еще учась в балетной школе, тренируя сухожилия в большом батмане, он, вдруг, резко и ощутимо почувствовал себя девочкой. И правда, с одной из фотографий глядел мальчонка, тоскливо тянущий тоненькую ножку в большом батмане. С другой карточки он уже глядел усатым парнем, довольно крепким и мужественным, так что даже грудь его кое-где кудрявилась поросшими пучками волос. Следующее фото отражало очень крупного мужчину с озлобленным, неудовлетворенным лицом. Усов на нем уже не было. Бросилась в глаза тщательно и стыдливо, наспех выбритая грудь. И наконец, совсем уже новые карточки обнаружили Клотильду Петровну Патлай, как она есть – рослую и спелую женщину, с ярчайшей гаммой сексуальных переживаний на добром, мордастом челе. Клотильда уверяла, что пластический хирург постарался исправить все то, что, когда-то, небрежно выплюнула природа.

Альберт слушал и не верил своим ушам. Он полюбил мужчину! Счастье жизнерадостным комком вкатилось к нему под кадык и там забилось неугомонным, трепетным, животным пульсом. Прыщ прорвался свежей порцией гноя, крупными каплями повиснув на длинных ресницах юноши, но он их сморгнул и не заметил. Млечный путь сверкнул добрым предзнаменованием и высыпался ему на голову всеми своими звездами. Клотильда, или правильнее будет сказать, Василий Петрович Патлай, надежно и навсегда укрыл юношу своим белым и теплым бюстом.