Широко представленные на этой страничке графоманские стихи - еще одна попытка автора, добиться небывалой популярности в народных массах.  

 Деревенский триллер. 

Колхоз был показательным

И тем он был хорош,

Что в нем росла капуста,

Произрастала рожь.

Коровы плодовитые

Телились без конца.

И куры не жалели

Прекрасного яйца.

Там свиньи поросились:

Прирост их, славно рос,

Когда случался с ними

Обильный опорос.

Колхоз Краснознаменный,

Орденоносный был.

Никто не пил в нем водку,

Никто в нем не курил.

Однако, завелась в нем

Паршивая овца –

Корова волоокая,

Прекрасная с лица.

Бычков завидев, тотчас,

Она бежала прочь.

И шлялась по деревне

Весь день и, даже, ночь.

Копытом ковыряла

Посевы на грядах.

И всех подряд бодала,

В народ вселяя страх.

Отела от коровы

Сурово ждал колхоз.

Он, сделать рекордсменкой

Решил ее всерьез.

Беспечная же, только

Носилась по лугам

То там ее завидят,

То обнаружат, сям.

Скакала по деревне,

Презрев родной колхоз.

Валился наземь, теплый,

Из под хвоста, навоз.

Поэтому, решили

Корову изловить.

И всю ее, частями,

На мясо порубить.

Поднялись всем колхозом,

Сидели в западне.

Такое и не снилось

Народу в страшном сне.

Капканы разбросали,

Шныряли там и тут.

Ни ели и не спали

И нескольких минут.

Корова же, брыкливо

И оттопырив зад,

Все на пути сметая,

Топтала всех подряд.

Ходили даже слухи:

Корова сгоряча,

В овраге, возле фермы,

Загрызла вет. врача.

Не до конца загрызла,

Но, ногу откусив,

Уснула сном мертвецким,

Копыта отвалив.

Но, слух не оправдался.

Видал врача народ,

Как шел отважно, ночью,

С фонариком, вперед.

И щуря близоруко

Усталые глаза,

Искал корову доктор,

Как видно, тоже, зря.

Еще слушок прошелся:

Он был и свеж и остр,

Как – будто та корова

На самом деле --- монстр.

Что видели на морде

У ней по два клыка,

Что, будто, завалила

На стойбище быка.

Задумались в колхозе:

К чему такая месть?

Быть может ту корову

Совсем не стоит есть.

Ведь, не едят вампиров,

Кикимор не едят.

Народ не верит в нежить!

Но, в тайне, верить рад.

Всем миром порешили

Корову не ловить.

А дать ей жизнью вольной

Немножечко пожить.

И что же получилось:

Намедни, по – утру,

Прибилась тучным телом

К хозяйскому двору.

Капусту смолотила,

Сожрала всю морковь.

Скакала и носилась

Копыта сбивши в кровь.

Пока хозяин гневный

Ружьишко выносил,

Взгляд у нее был бешен

И страшно так косил.

Вот выстрелил два раза

И в рог один попал.

Рог, сразу, отвалился

И в травушку упал.

На прежнем месте вырос

Еще мощнее рог.

Хозяин испугался

И, сразу, за порог.

Корова же, в атаку

Немедленно пошла.

И в щепки дом хозяйский,

Мгновенно разнесла.

Поддевши человека,

Переднею ногой,

Вся, в пене, пузырилась,

И брызгала слюной.

До смерти  забодала

И принялась скакать,

Мычать и бесноваться,

И дух свой возбуждать.

Но, слухом оказался

И этот эпизод.

Травою набивало

Животное, живот.

Паслось в лугах зеленых,

Летало в облаках.

Совсем не помышляло

О племенных быках.

О травке, о муравке,

О небе голубом

Мычалось той корове

И пелось вечерком.

В колхоз же, возвращаться

Не думала она.

Была от той свободы

Как – будто бы пьяна.

Народ, в колхозе этом,

Никак не мог понять:

Как можно, столь беспечной

И сумасшедшей стать.

Вет. врач загадкой этой

Весьма был поражен.

Вопрос с коровой странной

Быть должен разрешен.

И стал он за коровой

По вечерам следить,

Бинокль из оврага

На резкость наводить.

И что же он увидел?

Что обнаружил он?

Что сельская корова,

Трубит как дикий слон.

Брыкается и скачет,

И весело глядит.

«Коровья эйфория!» --

Подумал Айболит.

Подполз поближе доктор.

И смотрит: под слюной,

Коровий рот набит был,

Диковинной травой.

Догадка озарила

И доктор вскрикнул: - Бля!

Дык, то ж, не корм коровий!

То ж, братцы, конопля!

Корова – наркоманка,

Подсела на траву.

Не на душистый клевер

И не на мураву.

При наркодиспансере

Теперь она живет.

И поведеньем добрым

На весь колхоз слывет. 

Судьба Кришнаита. 

Курицу безжалостно поймали,

Перышки злодейски ощипали.

-- Как у них душа то не болит! –

Плакал утонченный кришнаит.

Он учился в университете,

Был подвержен овощной диете.

Звался Васей, очень был раним.

В общем, все не просто было с ним.

Уважал сокурсницу Раису.

Угощал ее вареным рисом,

Угождал он ей? Скорее,  нет!

Мясо Рая ждала на обед.

Случай этот был, по слухам, в Туле.

Закипала курица в кастрюле.

Рая колдовала у плиты,

Претворяя в жизнь свои мечты.

С ужасом на девушку взирая,

Вася вскрикнул: Неужели, Рая,

Станешь, есть ты этот птичий труп?!

Вася был чувствителен и глуп.

Может оттого, что стал яриться,

Из кастрюльки вытащил он птицу.

И скорей, на кладбище тащить,

Чтобы честно там захоронить.

Но, покуда нес, не удержался,

Видно, что с лихвой наголодался:

Ножки ей усердно обглодал.

Но насытясь, грех свой осознал.

Стал читать он мантры и молиться.

Укорять себя, винить, стыдиться.

Как посмел такое сотворить.

Нес ведь он ее захоронить.

Ведь сперва сочувствовал он птице,

А теперь, не может надивиться,

Что и ароматна и вкусна

Оказалась, в сущности, она.

Ножки птицы, сваренной в кастрюле,

Васино нутро не обманули.

Есть хотело Васино нутро,

Хоть и кришнаитское оно.

Разочаровавшись в этой жизни,

Организм свой прочищал он клизмой.

Травку и крупу уныло ел,

Ну, и дистрофией заболел.

Если б, вдруг, узнали кришнаиты,

Что он сделал с курицей убитой,

Как зубами жадно мясо рвал,

После, как стыдился и икал.

Сразу бы они его спросили:

Что сегодня сделал ты, Василий?

Как посмел ты птицу эту съесть?

Как забыл про совесть и про честь!

Намекнули б, что когда родится

В следующей жизни станет птицей.

Что в таком безрадостном пути,

Век ему с насеста не сойти.

Постигая суть паденья, Вася,

Цвет лица имел предельно красный.

И пошел, куда глаза глядят.

От стыда все время, пряча взгляд.

              эпилог

Шел он все лесами, спотыкался.

До прекрасной Индии добрался.

Там его, по слухам, без вины

Растоптали дикие слоны.

 Правдивая история,

произошедшая в одном небольшом городе

Героический триллер 

Он избивал ее веником

И поливал кипятком.

Он не кормил ее пряником

И не поил молоком.

В кухне, отточенным ножичком

Брюхо он ей щекотал.

И омерзительным прозвищем -

Жучкой ее называл.

В общем, собачку несчастную,

Эту дрожащую тварь,

Как – то, в погоду ненастную

Встретил опасный дикарь.

Взял, и за шкирку поднял ее,

И притащил ее в дом.

Чтоб изгаляться над бедною,

Мучить нещадно потом.

Скажете: что за чудовище,

Что за безнравственный тип!

Кто же он, этот психически

Неадекватный бандит?

В бесчеловечных условиях

Может когда – то он рос.

Может постель его детская

Не просыхала от слез.

Спросим об этом у бабушки,

Что по соседству живет.

Очень правдивой рассказчицей

Эта бабуся слывет.

Клавдией, что ли, Ивановной,

Или Петровной зовут

Только известно, что бабушку

Очень боится нар. Суд.

В общем, она нам поведала,

Что у соседа ее,

Было действительно горькое

И не простое житье.

Били его калатушками,

Отчим и пьяница мать.

И дорогими игрушками

Не позволяли играть.

Шавку, собачку безродную,

В дом, как – то, отчим принес.

И целовал ее, пьяненький,

В нежный и розовый нос.

Пасынок, в кухне, на стульчике

Тихо и ровно сидел

И на кастрюльку с котлетами,

С  робкой надеждой глядел.

Отчим, с собачкой голодною

Быстро кастрюльку нашел

Скинул мальчонку со стульчика,

Сел за застеленный стол.

Стал вместе с псиной прожорливой

Жирную снедь уплетать.

И над мальчонкой обиженным

Дерзко и зло хохотать.

Долго глумился над пасынком

Этот несчастный злодей.

Жадный и мелочный пьяница

И ненавистник детей.

Мальчик же, в горе отчаянном

Тихо и зло подрастал.

Тайно, ночами бессонными

Гитлера книжку читал.

Книжка «Майн кампф» называлася.

В ней, о фашисткой судьбе.

Гитлер всю правду рассказывал,

Мир призывая к борьбе.

Где – то, к годам восемнадцати,

Вырос из парня садист.

Дал ему отчим, глумливую,

Наглую кличку – Фашист.

Ясно одно, что по городу,

Где этот парень прошел.

Каждую третью собачку он,

Зверски и подло извел.

Что же он делал с животными,

Как же он их убивал?

Может, как дикий Герасим их,

В речку живыми бросал.

И на вопрос этот, бабушка,

Страшный дала нам ответ,

Фарш из собак  убиенных он

Делал для жирных котлет.

Далее, слушать рассказчицу,

Всякий бы просто устал,

Фарш же, под видом говядины

Гражданам он продавал.

Сколько народу отведало

Живности мерзкой такой!

Жарили, парили Тузиков,

Шариков, Жучек впервой.

Много в не маленьком городе

Съедено было собак.

Ел их профессор по физике,

Ел их, последний  дурак.

Спросите, чем же закончился

Этот ужасный скандал.

Может злодея отпетого

Все – таки суд наказал?

Или толпа озверевшая

Взялась его растерзать.

Так, что на рыночной площади,

Мертвым остался лежать.

Далее, вы не поверите,

Что нам услышать пришлось.

Как оказалось, без бабушки,

Дело здесь не обошлось.

Был у бабуси – рассказчицы

Верный и преданный пес.

Он, по охране, надежную

Службу у бабушки нес.

Жить так прекрасно, безоблачно,

Он бы и дальше мечтал,

Если б Фашиста ужасного

Жертвой последней не стал

Где – то, в глухом переулочке,

Парень его изловил.

В дом свой – пещеру разбойничью

Робкого пса затащил.

Это его, унизительно,

Жучкою он называл,

Это ему брюхо теплое

Ножичком он щекотал.

Странно, но эта старушечка

В том же подъезде жила.

Даже соседкой квартирною

Этого парня была.

Ей, пожилой уже женщине,

То услыхать довелось,

Как погибает за стенкою

Верный и преданный пес.

Скалку большую, решительно

В руки, старушка, взяла.

В двери к садисту кровавому,

Не убоявшись вошла.

С криком: «Фашистская гадина!»

Ринулась бабушка в бой.

Парень упал, окровавленный,

Замертво, вниз головой.

Что же увидеть старушечке

В этой квартире пришлось.

Лап в ней собачьих и хвостиков

Много уже набралось.

Песик же верный безжизненно

В луже кровавой лежал.

Робко хозяйке показывал

Свой помертвевший оскал.

Твердою поступью бабушка

В кухню отважно вошла.

В мусорке много обглоданных

Косточек, сразу нашла.

Здесь же, на столике кухонном

Острый топорик  лежал.

Фарш в мясорубке прокрученный,

Массой своей поражал.

Тут мы спросили у бабушки:

Что ощутила она?

Не пожалела ли, бедная,

Что к живодеру вошла.

Может быть, в обморок падала,

Или стошнило ее.

Каждый же день не приходится

Видеть такое жилье.

Может быть, кается женщина,

В ночь не смыкает очей.

Может, во сне, окровавленный,

Изверг является к ней.

Бабушка твердо ответила

Что по ночам она спит.

Что уж давно не беременна

И потому не тошнит.

Голос разбуженной совести

В этой старушке не смолк.

С честью исполнила женщина

Свой человеческий долг.

Суд, героиню отважную

Очень легко оправдал.

Так, что судья даже бабушке

Руку душевно пожал.

Как оказалось, что судьи все

И городской прокурор,

Местная власть и милиция,

Вынесли страшный позор.

Все, что Фашист на базарчике,

Ревностно всем продавал,

Каждый из них, отоварившись,

Все это дома съедал.

Было достаточно случаев,

Как нам открылось потом,

Многие эти товарищи

Желтый пополнили дом.

Вот у майора милиции,

Как – то, вдруг, песик пропал.

Долго собачку пропавшую

Он безуспешно искал.

В скорбном уже заведении,

Плакал, метался и выл,

Что из болонки, из собственной,

Сам же, котлеты лепил.

Вот уже год, как в том городе,

В желтую бронзу отлит,

Памятник жертвам насилия

У гастронома стоит.

Скульптор искусный в нем, бабушку

Ловкой рукой изваял.

Рядом, собачку убитую,

Страшный, предсмертный оскал.

Бабушкин взгляд словно пламенем

Неугасимым горит.

Скалкою бронзовой, женщина,

В сторону  рынка грозит.

продолжение следует